РИМСКАЯ САТИРА

Практически единственный собственно римский, не заимствованный у греков жанр — это сатира. Слово «сатура» («сатира») первоначально означало просто «смесь». Такими и были первые опыты в этом жанре — сатиры римского поэта Квинта Эн-ния (239—169 до н. э.). Написанные смесью разных размеров, они содержали смесь самых разнообразных тем — от философской аллегории (спор Жизни со Смертью), комических портретов и басен до описания пиров (эти мотивы сохранятся и у других авторов сатир). Единство пёстрой беседе придавал голос автора, который говорил от своего лица и о себе, не прикрываясь условной маской эпического или трагического поэта.

Однако основателем жанра римляне считали Гая Луцилия (1б8 или 167—102 до н. э.) — первого знатного римлянина, целиком по-святившего жизнь литературе, более того, одному жанру — сатире (он написал 30 книг стихотворных «Сатур»). Во-первых, Луцилий, сохранив пестроту тем, отказался от смеси размеров и большую часть своих сатир написал гекзаметром, который с тех пор стал постоянным размером жанpa. Во-вторых, поэт ввёл в сатиру резкие личные выпады: близкий к кругу Сципиона Эмилиана, он бранил видных римлян — своих врагов и врагов Сципиона, — называя их по именам. Так сатира стала в глазах римлян литературным выражением политической свободы, права воевать словом.

С началом правления Августа слово перестало быть оружием между-усобных раздоров. Именно за отказ от персональной брани первые читатели критиковали сатиры Квинта Горация Флакка, заменившего нападки на людей (и тем более на представителей знати) нападками на пороки вообще.

Учеником философа — стоика Аннея Корнута — был следующий великий сатирик Рима, Авл Персии Флакк (34—62). Он написал всего шесть сатир, которые и составили его посмертно вышедший сборник Персии обличает не людей, а пороки (и в этом следует Горацию), но возвращает в сатиру резкий, обличительный тон Луцилия. Согласно стоическому учению, порок — это смертельная болезнь, и больны ею все люди, кроме идеального стоического мудреца. Поэтому Персии рисует обычный, непросвещённый мир самыми чёрными красками, постоянно используя образы телесного уродства, отвратительной старости, распущенности и прибегая к самым грубым выражениям.

Тема сатир Персия — противопоставление ложного, обыденного и подлинного, философского представления о свободе, религиозности или здоровье человека. Но отвлечённое рассуждение сатирик разбивает на множество шагов, каждый из которых выражается конкретным образом, репликой, картинкой. Из-за этого его произведения на первый взгляд кажутся серией бессвязных ярких и резких фраз, образов — объединяет их только внутренняя логика.

Последним великим сатириком Рима был Децим Юний Ювенал (между 50 и 60 — после 127). Он начал писать стихи поздно, после смерти ненавистного всем императора Домициана, когда в Рим вернулись относительная безопасность и свобода. Его сатиры (всего их 16) не имеют ни воспитательной, ни философской цели — это резкое обличение, вызванное не желанием научить или исправить, а негодованием, раздражением. Ювенал изображает современный ему Рим (правда, называя по имени не современников, а только уже умерших людей) как место вырождения и беспросветной порочности, которое не может не возмущать:

...Лишь преступленьем себе наживают

сады и палаты,

Яства, и старый прибор серебра,

и кубки с козлами.

Даст ли спокойно уснуть вам

скупой снохи совратитель

Или же гнусные жёны да в детской

одежде развратник?

Коль дарования нет, порождается стих

возмущеньем...

(Здесь и далее перевод Д. С. Недовича и Ф. А. Петровского.)

Римская мозаика.

Ювенала раздражает абсолютно всё: женщины, иностранцы, скупые богачи, жизнь в Риме, но монотонность его раздражения не мешает разнообразию и детальности картин:

Большая часть больных умирает

здесь от бессонниц;

Полный упадок сил производит

негодная пища,

Давит желудочный жар. А в каких

столичных квартирах

Можно заснуть? Ведь спится у нас

лишь за крупные деньги...

..........................................................................

Как далеко до вершины крыш, —

а с них черепица

Бьёт тебя по голове! Как часто

из окон открытых

Вазы осколки летят и, всей тяжестью

брякнувшись оземь,

Всю мостовую сорят. Всегда оставляй

завещанье,

Идя на пир...

О самом Ювенале известно не много, потому что писатель отказался от одной из основных черт сатиры — автобиографичности. Однако по косвенным свидетельствам можно заключить, что он был человеком небогатым, зависимым и, главное, неуверенным в своих покровителях.

На основе сатир Ювенала, откуда ушли автобиографичность, нападки на влиятельных современников, философия, а осталось только негодующее обличение нравов, и строилось позднейшее представление об этом жанре.

Современником и другом Ювенала был Марк Валерий Марциал (около 40 — около 104). Выходец из Испании, в Риме он жил под покровительством разных богатых семей, например семьи своего земляка — римского писателя, философа и политического деятеля Сенеки. Начиная с 80 г. он издал 15 сборников эпиграмм, имевших большой успех не только в Риме, но и в провинциях. В 98 г. сатирик вернулся к себе на родину. Почему — неизвестно. Там он и умер.

Марциал сделал латинскую эпиграмму полноправным литературным жанром. Все его сочинения дошли до нас. Помимо обычного элегического дистиха он использует и другие размеры; длина эпиграммы — от одного стиха до нескольких десятков. Темы он выбирает, как и его греческие предшественники, самые разнообразные, но на первый план окончательно выходят бранные и непристойные мотивы. Начиная с Марциала, эпиграммой стали называть направленное против кого-либо маленькое стихотворение. Это сближает Марциала с сатириками, но, в отличие от них, Марциал не учит, не обличает, а только смеётся. Хотя сатирик писал, что в его эпиграммах сама жизнь говорит: «Это я», Рим, конечно, не был населён сплошь мошенниками, развратниками, скупцами и врачами-убийцами. Просто изображение обыденной жизни как чудовищной было частью античной комической традиции.

Французский историк античности Гастон Буассье (1823-1908) писал, что сатира Ювенала — это «сатира мелкого люда. Она знакомит нас с голодающими поэтами, профессорами без слушателей, адвокатами без практики, промотавшимися купцами — словом, со всеми теми, которые терпят нужду и живут случайностями... Ювенал вошёл в их положение и говорит от их имени». Самосская буква — это греческая буква Y («ипсилон»); названа она так потому, что философ VI в. до н. э. Пифагор, родившийся на острове Самос, изображал с помощью этой буквы, похожей на дорожную развилку, ситуацию предстоящего каждому человеку выбора: налево — порок, направо — добродетель. Марциал, оказавшись в провинции, писал в предисловии к очередному сборнику: «...мне недостаёт моих слушателей-сограждан, к которым я привык... ведь если что нравится в моих книжках, то это подсказано моим слушателем: об этой тонкости суждений, о том, что даёт пищу уму — библиотеках, театрах, сборищах, где удовольствия неприметно сочетаются с образованием, — словом, обо всём, что мы по нашей прихоти оставили, мы тоскуем, точно всеми покинутые».

Вторая черта, которая благодаря Марциалу стала для жанра почти обязательной, — остроумная концовка. Его эпиграммы строятся обычно таю сначала (как и положено) идёт краткое описание предмета, человека, ситуации, затем — неожиданное, часто парадоксальное заключение.

Хотя и ставшая литературой, эпиграмма всё равно нуждалась в обществе, где принято шутить подобным образом, замечать именно эти странности и слабости у людей, обсуждать именно эти происшествия. Жанр эпиграммы существовал столько же, сколько и образованное светское общество, поэтому с середины XIX столетия он понемногу сходит на нет.

назад
в начало    главная
далее