ЛУКИАН
(около 120 — около 180)

Лукиан снискал славу величайшего насмешника древности. Он родился в сирийском городе Самосата; греческий язык выучил уже в Греции, куда отправился, чтобы получить образование. В то время Греция была одной из провинций Римской империи, но значение культурного центра ещё сохраняла.

Лукиан начал с изучения риторики — искусства красноречия, но не остановился на этом: вник и в философские проблемы, и в политические, и в религиозные. Никому не известный сириец стал великолепно образованным эллином, однако не сделался ни оратором, ни политиком, ни философом. Он предпочёл писать диалоги. Жанр этот грекам был знаком, но лукиановские диалоги особенные. Во-первых, их действующие лица не только современники автора, но и боги, и герои мифов, и даже покойники. Во-вторых, ведутся диалоги часто в фантастической обстановке — то на Олимпе, то в Аиде, а то и на Луне. Но главная их особенность — в содержании. В цикле «Разговоры в царстве мёртвых» один из диалогов ведут жившие за много веков до Лукиана философ Диоген и царь Александр Македонский. Греческое предание гласило, что великий полководец родился от египетского бога Аммона. В диалоге «Диоген и Александр» легенда эта становится предметом язвительной иронии:

Диоген. Что это, Александр? И ты умер, как все?
Александр. Как видишь, Диоген. Что же в этом удивительного, если я, человек, умер?
Диоген. Так значит, Аммон солгал, говоря, что ты — его сын? Значит, на самом деле ты сын Филиппа (македонский царь. — Здесь и далее прим. ред.).
Александр. Наверно, Филиппа: был бы я сыном Аммона, я бы не умер.
Диоген. Но ведь и про Олимпиаду (мать Александра) рассказывали, будто она видела на своём ложе дракона, который сошёлся с ней: от него-то, говорят, она и родила тебя, а Филипп обманывался, думая, что ты его сын.
Александр. И я тоже слышал об этом, но теперь вижу, что и мать, и прорицатели Аммона говорили вздор.
Диоген. Однако их ложь пригодилась тебе для твоих дел: многие трепетали перед тобой, считая богом.

В процессе беседы выясняется, что пустыми и лживыми были не только легенды о божественном происхождении Александра, но и уроки его великого учителя — Аристотеля. Вот что говорит Александр: «Позволь уж мне знать всё, что касается Аристотеля: чего он требовал от меня, чему меня учил, как он злоупотреблял моей любовью к науке, льстя мне и восхваляя меня то за красоту, которую он называл частью добра, то за мои деяния, то за богатство; он доказывал, что богатство — тоже благо, чтоб ему, таким образом, не было стыдно принимать подарки. Настоящий шут и комедиант!».

Л. А. Фурнье. Иллюстрация к диалогам Лукиана «Разговоры гетер». Издание 1914 г. Париж.

Александр Македонский перед Диогеном. Гравюра XVIII в.

В этом и состояло великое умение Лукиана — любую серьёзную мысль, любое философское положение он преподносил как смехотворный вздор. Греческие философы много спорили о том, что в жизни следует считать благом, а что злом, как отличить подлинные блага от мнимых. Стоики, например, считали, что благом для человека могут быть только внутренние достоинства — разум, воздержанность, мужество и т. п. Потому они проповедовали аскетический образ жизни и безразличие ко всему телесному (красоте, силе) и внешнему (богатству, карьере). Аристотель и его последователи перипатетики видели высшее для человека благо в счастье, которого невозможно достичь, если обладать прекрасными внутренними качествами, но при этом быть уродливым, немощным и бедным. Лукиан как будто не искажает истинных взглядов Аристотеля: тот действительно считал красоту и богатство благом. Однако в диалоге Аристотелю приписано пошлое применение этих философских положений на практике. Будто бы он для того утверждал, что красота и богатство благо, чтобы иметь возможность льстить своему царственному ученику и получать от него дары.

Лукиан заставлял усомниться во всём, что греки почитали и ценили. Например, они верили, что души умерших — это бесплотные тени, которые обитают в царстве Аида, и что с ними можно даже побеседовать, если напоить их жертвенной кровью. А вот что пишет Лукиан в диалоге «Менипп и Гермес»):

Менипп. Где же красавцы и красавицы, Гермес? Покажи мне: я недавно только пришёл сюда.
Гермес. Некогда мне, Менипп. Впрочем, посмотри сюда, направо: здесь Гиацинт, Нарцисс, Нирей, Ахилл, Тиро, Елена, Леда (герои древнегреческих мифов, славившиеся красотой. — Прим. ред.) и вообще вся древняя красота.
Менипп. Я вижу одни лишь кости и черепа без тела, мало чем отличающиеся друг от друга.
Гермес. Однако это именно те, кого все поэты воспевают и кто тебе, кажется, не внушает никакого уважения.
Менипп. Покажи мне всё-таки Елену! Без тебя мне её не узнать.
Гермес. Вот этот череп и есть Елена.

В диалоге «Пир, или Лапифы» выставлены на посмешище мудрецы — учителя жизни. Вот что происходит на дружеской пирушке: «Обыкновенные гости пировали весьма благопристойно, не бесчинствуя, не творя безобразий, а только смеялись и порицали... тех самых людей, которым прежде дивились, считая их... чем-то особенным. Мудрецы же держали себя необузданно, бранились, объедались сверх всякой меры, кричали и лезли в драку». Один из мыслителей «даже помочился посреди комнаты, не стыдясь женщин».

Лукиан посмеялся и над самой литературной формой «застольных бесед» — её впервые использовал ещё Платон в «Пире» и развил Плутарх. Если философы у Платона и Плутарха чинно беседуют за чашей вина, то персонажи Лукиана завершают свой пир так: «Раненых унесли на носилках. Они чувствовали себя очень плохо, в особенности старик Зенофемид (представитель философской школы стоиков. — Прим. ред.), который одной рукой держался за нос, другой — за глаз».

Не только застольные беседы стали у Лукиана предметом пародии: «Похвала мухе» — пародия на жанр похвальной речи, а «Правдивая история» — на перипл, на исторические сочинения и на греческий роман. Современный читатель увидит в «Правдивой истории» сходство с приключениями барона Мюнхгаузена.

Лукиан, как и другой известный насмешник древности — Аристофан, никого не обличает. Для него важно не осудить какие-то явления, а насмешить и показать мир с оборотной стороны, заставить двигаться и кривляться то, что прежде стояло недвижным, внушающим трепет изваянием.

Среди сочинений Лукиана есть маленькая история под названием «Лукий, или Осёл». Стоит обратить на неё внимание — она приведёт к прекрасному роману «Метаморфозы, или Золотой осёл», написанному современником Лукиана — римским писателем Апулеем.